Надежда Тальконы [СИ] - Евгения Витальевна Корешкова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ее хватились только поздно утром, санитарка, которой она не принесла белье. Она-то и вызвала врача.
Даже с квалифицированной помощью Вилда промучилась еще больше суток и совершенно выбилась из сил. А когда, через мутящееся сознание, она поняла, что ребенок, наконец, протиснулся наружу, приподняла голову, чтоб увидеть его. И по быстрым движениям рук врача безжалостно хлопающего и переворачивающего неподвижного бледного младенца, с ужасом начала понимать, что с ее дитем не все в порядке. Напрягая слух, с приоткрытым ртом, Вилда ждала его первого крика.
И не дождалась.
Медики вскоре ушли, оставив ее одну на чисто перестеленной кровати. Вилда долго надсадно выла, пока не охрипла, а потом уже просто монотонно поскуливала, оплакивая потерю. Замолкала ненадолго, а потом начинала плакать вновь, то касалась рукой провисшего пустой складкой живота, то бережно ощупывала груди налитые ломящей болью, бугристые от ненужного теперь молока. А она так, было, гордилась, что за время беременности ее бюст претерпел значительные изменения в лучшую сторону, и надеялась, что молока будет вполне достаточно для ее сына. Врач не ошиблась в предсказании пола ребенка. Но мальчик не перенес трудных родов.
Врач приходила утешать, обещая, что оставит за ней это рабочее место и прикажет похоронить новорожденного по всем правилам, а потом показать Вилде могилку. А еще помогла потуже забинтовать грудь, чтоб подсохло ненужное теперь молоко.
Но уже вечером, когда измученная Вилда, наконец, задремала, за ней прибежала медсестра и, ничего не объясняя, потащила в лабораторию проходить какие — то многочисленные медицинские тесты и обследования. Там же, почему-то сильно нервничая, сидела и главный врач-гинеколог. Она сама следила за проведением тестов, хотя, по времени, уже давно должна быть дома, а не на работе. Она же потребовала срочно разбинтовать грудь и сцедить застоявшееся молоко. И уже потом, как бы, между прочим, сообщила:
— Была заявка. Срочно нужна кормилица. Сиди, жди. Скоро тебя заберут.
И не спросили даже, согласна или нет. Вилде не оставляли выбора.
И она, обреченно сгорбившись, сидела, ждала неизвестно чего, сложив руки, сцепленные замком на плотно сжатых коленях. И молилась про себя.
— Милостивая Защитница, за что мне такие испытания? Чем виноват перед тобой мой сыночек? Я бы любила его… Я бы растила его… Что теперь со мной будет? Не оставь, молю, своим покровительством.
И вздрогнула, когда ей сказали:
— Вставай. Пошли. Тебя ждут.
Кадав стоял у застекленной рифленым матовым стеклом двустворчатой двери, переминаясь с ноги на ногу, и зябко ежился. Здесь, на Западном материке, куда его занес срочный приказ, зима была самой настоящей со снегом и морозом, не то, что в Талькдаре. И для такой температуры его форма явно не подходила. Здесь не помешала бы теплая куртка и не менее теплый головной убор. Он почти закоченел, когда в глубине вестибюля мелькнули тени. К нему вышли две женщины: одна в годах, солидно несущая тщательно причесанную голову, другая, робко стоящая за ее плечом и кутающаяся в большой темно-серый платок, худенькая и мелкая.
— Ну? — Нетерпеливо спросил Кадав.
Старшая женщина немедленно, но с представительным торжеством в голосе отступила в сторону, представляя:
— Вот, пожалуйста!
Кадав смерил взглядом съежившуюся фигурку и недовольно скривился:
— Что? И вот за этой фитюлькой я летел ночью через океан? Да ее пальцем пришибить можно. Какая из нее кормилица? Ни росту, ни габаритов. Тьфу!
— Но, Праки, это единственная кандидатура, — извиняясь, оправдывалась врач и протягивала ему коробочку информблока: — Здесь все медтесты и прочие сведения.
— Хорошо. — Так же угрюмо отозвался Кадав, принял коробочку и сунул в нагрудный карман. Но все же, (куда деваться — приказ) угрюмо скомандовал, не глядя на хлипкую дамочку:
— Пошли!
И, резко повернувшись, широко зашагал к люфтеру.
Судя по скрипу снега, новоявленная кормилица семенила следом, старательно пытаясь не отставать.
У люфтера Кадав так же резко обернулся. Кормилица испуганно и выжидающе смотрела на него. Выглядела она затравленно и жалко. И Кадаву стало стыдно за свое поведение. Бедняжка не виновата в том, что не произвела на него должного впечатления. И он, уже более миролюбивым тоном, спросил:
— Где полетишь, в салоне или в кабине?
— Н-не знаю. Я-я боюсь…
— Чего? — (таким тоном спрашивают маленьких детей).
— Я… я ни… когда…
— Понятно. Давай вещи.
Закинул довольно тяжелую сумку назад, в салон, и опять устыдился своего поведения (мог бы и помочь донести). Открыл пассажирскую дверь кабины и, стараясь говорить доброжелательно и как можно спокойнее, скомандовал:
— Залезай. Здесь, конечно, особых удобств, как в салоне, не предусмотрено, зато обзор полный. И я рядом буду. Так что не бойся, садись. И запоздало поинтересовался: как хоть зовут тебя?
— Вилда. — Еле слышно отозвалась она и опять замолчала.
Взлетая, Кадав покосился на пассажирку.
Она сидела, зажмурившись, вжавшись в кресло и вцепившись в подлокотники так, что пальцы побелели. Губы ее беззвучно и быстро шевелились, не иначе как в молитве.
— Да не бойся, ты, в самом деле. Смотри лучше на свой город. Сама же говорила, что не летала, значит, и не видела его сверху.
Пассажирка вздрогнула, одновременно распахнув и влажные черные глаза и рот, выдавила из себя несколько невнятных звуков и со всхлипом спросила:
— А если мы сейчас упадем?
— С чего бы это? Не бойся. — Тон был властным и покровительственным.
Пассажирка еще раз всхлипнула и замолчала, не отрываясь, глядя на проплывающую внизу панораму ночного города, а затем на бескрайний океан, мерно перекатывающий мелкие волны в лучах мощных, нарочно направленных вниз прожекторов низко летящего люфтера.
И только сейчас, в этом ночном полете, Кадав впервые ощутил, что значит, на самом деле, быть телохранителем. Рэлла Надежда просто терпела его присутствие рядом, как ритуальную необходимость и, хотя относилась очень благосклонно, в его помощи не очень-то и нуждалась. Она вполне могла, при случае, не только обойтись без его защиты, но и сама оборонить и себя и так называемых телохранителей.
Здесь же была совсем другая ситуация. Эта пассажирка цеплялась за него, как за последнюю
